ЛИТЕРАТУРНЫЙ МАЯК

Виталий Ламов живёт в Тарногском районе, пишет замечательную прозу (и почему он до сих пор не член Союза писателей?). Вот как, совершенно по-своему, раскрывает он «рубцовскую тему»½

РУБЦОВСКИЕ «ЧТЕНИЯ»

Сердце охотника трепыхнулось и кудато юркнуло, нырнуло в дальний уголок, словно пичуга под куст от налетевшего ястребка. Выбегающая изза поворота торопливая речная струя, постепенно успокаивающаяся ближе к плёсу, несла на своей поверхности белоснежную, видимо. северную, перелётную утку. А охотник торчал на совершенно открытой береговой луговине с таким чувством, будто его застигли нагого лица противоположного пола. Надо бы укрыться, но поздно, да и некуда. Одна надежда на неподвижность и невзрачную цветом охотничью одежонку.

В эту осень охотник для знакомого и близкого, как лучший друг, леса, для местной речки, для родной деревни с медленно, но верно затухающей человеческой жизнью, для всей этой малой и милой родины был эмигрантом. Этот «ярлык» охотник приклеил себе сегодня, когда бродил старыми, всеми забытыми и с трудом уже находимыми дорогами, ложбинами ручьёв и просеками в поисках рябчиков. Подспудно лелеялась мечта о вовремя замеченном белеющем зайчике или глухарике½ нет, - глухарище! - на сосне. На что ещё можно было надеяться бессобашнику?

Впрочем, охотник и не стремился добыть любыми путями побольше дичи. Ему бы только всколыхнуть, окрылить одним­разъединственным метким выстрелом душу, развернуть её, словно гармошку, во всю длину мехов. При всём при этом охотник отлично знал по прошлому опыту, особенно опыту последних пожилых лет, как та же душа свернётся обратно в жалостливый страдальческий комок, занимая место кратковременной эйфории. Охота, как наиболее правдивое и яркое проявление жизни, самым обострённым образом даёт понять всю противоречивость бытия.

«½И разлюбив вот эту красоту, я не создам, наверное, другую».

Охотнику надо было немного, и в этом была его сила. Он не тянулся к должностям, деньгам, машинам, осознавая всю никчемность этих вещей. В отличие от тех, чья сила была прямо противоположной: в обладании многими дорогими «игрушками» или властью. Была мечта завести новое, красивое и ронкое* ружьё и даже карабин. Ушли и эти охотничьи мечты, сгорели, оставив лишь пепелок грустинки. Теперь ему было достаточно старенькой «ижевки». И он теперь понимал, в чём заключается сила отшельников, которым кроме веры и молитвы почти ничего не нужно. Жестокость и неправедность человеческой жизни в любое время может отнять всякое имущество½ Веру и молитву - только с жизнью.

Сам охотник, всё же, был далёк от аскетизма и не стремился быть сильным, чтобы абсолютно выбраться из плена желаний и греховного бытия. Некоторые его устремления были честолюбивы, а, значит, греховны, но он позволял себе оставаться слабым. Пока позволял. Сегодня охотник в полной мере впитывал радость от общения с родным лесом. «Малая родина» не отстояла от него за тридевять земель, не была за морямиокеанами и не закрывалась «железным занавесом». Всегото «полтинник» вёрст, правда, в некоторые месяцы, на стыке сезонов, - непроезжих. Добровольный «плен» новых привязанностей и обязательств разлучал его с прошлой жизнью. Его ещё не забыли здесь и с надрывом ждали там. Пнёвая труха прежних отношений отталкивала, а каповый нарост на молодом и здоровом стволе любви препятствовал встречам с милой, родной сторонкой. Встречи с ней имели каникулярный характер: редко, мало и скоро.

И вот встреча - позднеоктябрьская, запоздалая и грустная. Грустная и печальная не от времени года: осень - распрекрасное время для охотника. Невесёлые раздумья наводила прицепившаяся строка Николая Рубцова: «½И разлюбив вот эту красоту, я не создам, наверное, другую». Зачем написано? Зачем прочитано? Охотник брёл кудато лесами своей прежней жизни, меланхолично подзывал в пищик рябчиков и размышлял о своём предательстве к красоте родного уголка. Он чувствовал себя грешни ком, изменившим своей вере и поэтому - слабым.

½Речной стрежень прижался к противоположному берегу, и утка заплыла за травянистый мысок, предоставив охотнику свободу действий. Рябчиные номера вон! Патронники алчно заглотили патроны с «двойкой» и с поддержкой пальцами спусков бесшумно

захлопнулись стволы. Теперь наклониться½ нет­нет, ещё ниже! На колени и вперёд! По ложбинке и как можно ближе к заводинке, укрывшей дичь½ Когда охотник подполз, выставил шею, словно перископ, и глянул на речку, его взгляду предстали три белых, как будто из пенопласта, комка пены. Им, по своей легковесности, не дано было вырваться из прибрежного водоворотика. «Уток», похожих (очень похожих!) на гоголей, рождал шумевший выше перекат.

Охотник встал и смущённо глянул налево и направо. При существующем безлюдье никто не мог быть свидетелем его оплошки. Подобные ляпы - казусы случались и раньше, ещё по юношеской горячности. Но бывало и наоборот: живые, трепетные, с горячей кровью птицы принимались за холодные пенные шапки, и тогда охотнику оставалось лишь корить да костерить себя. Не лишней бывает перестраховка для охотника, так же как для сапёра, подводника, шахтёра, строителя½

«½И разлюбив вот эту красоту, я не создам, наверное, другую».

Охотник шёл на вечеру к деревне, а рубцовская фраза продолжала оставаться с ним. Его «эмигрантство» давно повисло «клочьями» на суках лесных чащоб. Он не был чужд ни оставшемуся за спиной лесу, ни «быстрой, каменистой» речке, подшутившей сегодня над ним. На эту пору речка отпустила своих и проводила временно гостивших северянок туда, где тепло и кормно. Жило, одним словом. Охотник не был перелётной «птицей». Он не изменил и не сбежал из лесов своей памяти, а просто вырвался, разорвал путы, ставшей мелочной, ущербной и убогой жизни. Раздвинул прутья жизненной «клетки», где поселились ложь и обман. Красота лесного мира осталась с ним. Осталась в воспоминаниях, и регулярно будет пополняться щедрыми порциями с каждым походом в лес. На охоту. На рыбалку. За грибами, ягодами. Будут экскурсии за красотой и будут попытки рассказать о ней другим людям.

Эти мысли пришли охотнику в голову уже на горке, приютившей деревню и приближающей огоньки окон к небесным звёздам. Он оглянулся на черноту ночи, в которой уже невозможно было разглядеть контуры леса. Тогда он заглянул в свою душу. В ней не было утренней черноты от присвоенного себе статуса изменщика и перебежчика. Рассеялась она, словно дымок, вылетевший из ствола после выстрела. Да и выстрел­то был не дымным порохом, а бездымягой.

У охотника из кармашка рюкзака одиноким скромным веерочком торчал хвостик рябчика. Это была его единственная добыча. Но ни с каким самым добычливым выстрелом нельзя было сравнить чувство душевного примирения и успокоения. «Чтение» Рубцова закончилось. Утром автобус вновь отодвинет родной лесной окаём на полсотни вёрст. Отодвинет, но не отберёт. Охотник знал теперь это наверняка. На стремнину его бытия по реке времени выплыла «уточка». К ней, живой и желанной, созданной отнюдь не из пустой пены, а из женского обаяния, увезёт охотник хранимую в душе красоту.

___________

*Ронкое - убойное, обладающее резким боем.

Виталий ЛАМОВ.

Поделиться этим материалом
ЕЩЕ МАТЕРИАЛЫ ИЗ РУБРИКИ